Военный путь В. А. Попова

ПУТЬ СОЛДАТА

Ушел добровольцем на фронт в 17 лет. Был призван Соликамским райвоенкоматом Молотовской области; зачислен курсантом в Васильковскую авиашколу механиков (ноябрь 1941 - апрель 1942). Служил разведчиком 1182-го ЛАП (апрель - август 1942), чертежником 68-го ПАП (август 1942 - июнь 1944), чертежником-писарем 38-й ПАБ (июнь 1944 - апрель 1946). Проходил лечение в звании старшины в эвакогоспитале 1154 (апрель - декабрь 1946). В рядах Красной (Советской) Армии: ноябрь 1941 - декабрь 1946. Послевоенная служба в составе советских оккупационных войск в Потсдаме (ГДР).

 

Награды военных лет:

 

Орден Красной Звезды. Приказом 38-й гв. ПАБР № 07/н от 3 августа 1944 г.;

Орден Отечественной войны II степени. Приказом командующего артилл. 61-й арм. № 23/н от 12 июня 1945 г.;

Орден Отечественной войны II степени. Указом Президиума Верхов­ного Совета СССР от 11 марта 1985 г. За храбрость, стойкость и мужество, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками и в ознамено­вание 40-летия Победы советского народа в Великой Отечественной войне;

Медаль «За боевые заслуги». 18 июня 1943 г.;

Медаль «За оборону Кавказа» за участие в героической обороне Кавказа Указом Президиума Верховного Совета СССР от 1 мая 1944 г.;

Медаль «За освобождение Варшавы» 17 января 1945 г. за участие в героическом штурме и освобождении Варшавы Указом Президиума Верховного Совета СССР от 9 июня 1945 г.;

Медаль «За взятие Берлина» 2 мая 1945 г. за участие в героическом штурме и взятии Берлина Указом Президиума Верховного Совета СССР от 9 июня 1944 г.;

Медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941 -1945 гг.» за участие в Великой Отечественной войне Указом Президиума Верховного Совета СССР от 9 мая 1945 г.

 

 

Воспоминания Владимира Александровича Попова о войне:

 

Весна 1941 года. Окончил 9 класс. С продуктами было очень неважно - кар­точная система. Отцовского пайка не хватало. Мать торговала на базаре тем, что удавалось приносить из тайги. За первый рюкзак проданных ею кедровых ши­шек купили мне первое в жизни демисезонное пальто (вместо постоянной, типа арестантской, фуфайки), которое осенью удалось надеть всего раз.

К этому времени я прошел, как и многие, этапы дошкольного и школьного воспитания: был октябренком, пионером и комсомольцем. Помню, один из моих школьных товарищей с нескрываемой завистью смотрел на меня в форме с раз­личными атрибутами. Для него, как сына раскулаченного кулака, а таких было много, это было недосягаемо... Отец поощрял подобное воспитание, он не пытал­ся состоять в партии, но был, как говорили, «беспартийным большевиком».

Провал русско-финской кампании, преподносимый как победа по взятию «линии Маннергейма», освобождение народов Литвы, Латвии, Эстонии, Западной Украины - все работало идеологически на формирование патриотических чувств и поступков. Вполне естественно, что на второй же день после неожиданного нападения гитлеровской Германии на Советский Союз я и мой одноклассник - сын директора школы сразу же написали заявления в военкомат о немедленном на­правлении нас на фронт добровольцами. Нам обоим тогда было по 17 лет (не­призывной возраст). Нужно отдать должное коммунистической идеологической машине - ковать энтузиазм, патриотизм и любовь к Родине она умела.

Не получив ответа до ноября 1941 года, мы, наверное, раз по пять возобнов­ляли подачу заявлений в военкомат. 9 ноября, уже начав учиться в 10 классе, мы неожиданно получили повестки: «Явиться со всем необходимым». Была действи­тельно неподдельная радость, но военком ее несколько остудил. Начал с хорошей взбучки. Видимо, отводя душу, отругал нас по-всякому: «... (мат)! Вы своими заяв­лениями всю плешь мне проели (мат)! Думаете, что кроме чтения ваших писулек мне здесь делать больше нечего (мат)?! Так вот, чтоб от вас отвязаться, как исключение, есть одно предложение: пришла одна разнарядка для немедленной комплектации только что эвакуированного из-под Киева Васильковского воен­ного авиатехнического училища, а людей мне больше негде взять! По закону я не могу вас направить не то что на фронт, но и в училище! Но, как исключение (мат), закрыв на все глаза (мат)!.. Проучитесь там два года, получите специальности летчика или авиатехника и еще успеете попасть на фронт, для вас останется (мат) еще повоевать (мат)! Соглашайтесь (мат)!»... Такой монолог нигде не про­читаешь. Но мне запомнился на всю жизнь.

«Боевое крещение» началось уже на следующее утро. Нас из барака на 50-градусном морозе, как сельдей в бочку, засовали в подошедший состав из полуразбитых вагонов, так называемых «телятников», которые обогревались единственной буржуйкой, сделанной из перевернутой бочки из-под бензина. Вагоны были оснащены нарами в два ряда справа и слева, которые уже все покрылись льдом и инеем. Спать на них двое суток никто так и не попытался.

В Миассе (это между Северным и Южным Уралом) авиатехническое училище разместили в освобожденной какой-то школе. Для курсантов был выделен бывший школьный спортзал, где почти на всей площади построили нары в 5 этажей с узкими «улочками» проходов. До сих пор для меня остается непонятным и загадочным одно явление: несмотря на то что каждую субботу нас водили в баню, выдавали протравленное дезинфицированное белье, - полчища вшей нас заедали! Откуда только они брались?! Обычно, когда уже становилось невмоготу, залезали на самые верхние нары, ближе к потолочным лампочкам, а когда надоедало с ними возиться, просто ладонями стряхивали их вниз... на нижние нары.

Зима 1941-42 годов была на редкость холодной. Ветры в тех краях редко зимой донимают, но все равно, и в безветрие 45-55-градусные морозы - не подарок. Каждое утро после подъема, в одних шальварах, голыми до пояса - пробежки, зарядки и туалет на снегу и в снегу. Днем - строевая подготовка на льду озера. «...Наушники у шапок не опускать!». По неопытности, когда выдавали кирзовые новенькие сапоги, подобрал себе по ноге на одну тонкую портянку; результат быстро сказался - отморозил пальцы ног. Ногти на больших пальцах до сих пор растут черного цвета.

Начальник училища, видимо из бывших офицеров, почти каждое воскресенье устраивал на плацу в центре города «показательную стройподготовку» с прохождением перед трибуной так называемым «строевым гусиным шагом». Можно было подумать, что нас готовят не для фронта, а для участия в парадах на Красной площади в Москве...

Кормили плохо. Жидкая баланда с редкими блуждающими картофелинами... Большим счастьем было попасть в наряд в столовку, только тогда вдосталь упивались этой баландой. Кто не курил, старались при случае обменять свою махорку у местных жителей на любую жвачку. А из столовки до казармы заставляли всегда идти строем и горланить песню: «... кони сытые бьют копытами...».

Несмотря на все, учились с удовольствием. Миасс и Златоуст, где проходили некоторые учебные мероприятия, запомнились красотой своей природы.

Наступила весна 1942 года. Сводки с районов боевых действий были не утешительны. Ленинград пережил первую блокадную зиму. Гитлеровцы рвались к Москве. Немецкие дальнобойные тяжелые орудия уже обстреливали ее окраины. Все правительственные и партийные учреждения из Москвы были эвакуированы. Сталин оставался на месте. Появился его приказ расформировать целый ряд учи­лищ, подобных нашему, а также другие учебные заведения, срочно их переформи­ровать в различные полевые части. Таким образом, с апреля 1942 года мы, бывшие курсанты училища, оказались в городе Коломне, под Москвой, в формирующимся 1182-м легком противотанковом артиллерийском полку РГК (резервы главного командования).

Начальником штаба полка был назначен некий Виллинский (с которым я в конце 1942 года попал в другую часть и рядом с которым прошел всю войну, два года прослужил в наших оккупационных войсках в ГДР перед тем, как демобилизо­вали в 1947 году). Командование полка явно спешило. Через 10 дней после нашего приезда полк должен был уже занять боевые позиции под Москвой, а матчасть еще не получили. На единственном орудии с фронтовыми дефектами - противо­танковой 45-мм пушке просто показывали расчетам, кто и что должен делать в бою. Наводчику - как наводить на танк, заряжающему - заделывать снаряд и т.п. Все предельно упрощенно, без изучения.

Искали, кто может хоть как-то рисовать. Кто-то из курсантов указал в мою сторону. Меня еще в школе, с седьмого класса, регулярно привлекали к оформлению стенгазет, а в училище я участвовал в оформлении учебных боевых листков. Меня тут же вызвали в штаб полка. Заместитель начальни­ка штаба по разведке нам, пятерым собравшимся, объявил: «Вы зачисляетесь в разведвзвод, будете работать как разведчики-наблюдатели. Ваша задача: за­маскировавшись как можно ближе к передним позициям противника, зарисовы­вать детальную панораму местности боевых действий с нанесением точек и классификацией боевых средств противника - тяжелое, легкое орудие, тан­ковая пушка, миномет, пулемет, автомат». По этим суммированным данным в штабе планировали готовить расчеты для уничтожения боевых средств про­тивника. Наши данные должны были, по идее, подтверждать данные специализи­рованных военных средств засечек и данные аэроразведки. Так что моя судьба - специализации на фронте - была решена раз и до конца войны.

Позже, когда я уже оказался в тяжелом артполку (152-мм пушка-гаубица с общим весом снаряда в 100 кг), панорамные зарисовки уже были не нужны. Нао­борот, уже вся допустимая документация стекалась в мои руки: данные визуаль­ной разведки, разведки в тылу противника, спецзасечек, аэроданные. Я принимал участие в анализе об окончательных координатах и нанесении их на выкопировки карт боевых действий по уничтожению их нашими огневыми средствами. Особенно доставалось перед каждым, даже маленьким, наступлением и проры­вом обороны противника. Например, на Сандомирском плацдарме перед проры­вом шести оборонительных линий противника, перед взятием (освобождением) Варшавы. Пять дней и ночей, без сна, на основе всех поступающих данных раз­ведок анализировали, готовили данные огневых средств - всех этих шести эше­лонированных огневых средств противника - для их подавления. Это было уже в 1944 году.

Но вернемся в тяжелейший 1942-й, под Москву. Слава богу, положение под Москвой улучшилось и нас, уже без былой спешки, через два месяца, придав нам но­вую технику - современные, с глушителями, противотанковые, уже 72-мм орудия, тягачи к ним - только что полученные по ленд-лизу американские «Виллисы», американские транспортные «Доджи», английские «Студебеккеры», а главное, вкуснейшие, после нашей баланды, американские гороховые брикеты! - и со всем этим нас бросили на юг, западнее Харькова. На тот момент весь южный фронт под натиском гитлеровской военной машины был смят и в панике отступал на восток - кто куда и как мог. Это было начало страшного отступления на­ших войск, почти от западных границ (Киев, Днепр) до предгорий Кавказа. Мало кто успел выбраться из этого месива... Немец действовал нагло и уверенно - вы­брасывал массу небольших десантных групп автоматчиков, перерезая основные дороги отступающим нашим войскам на восток. Авиация противника при этом висела практически все светлое время суток над головами отступающих, непре­рывно отстреливая и бомбя их, заставляя передвигаться по ночам, по случайным, даже не обозначенным на картах проселочным дорогам...

Наш полк, по приказу штаба армии, окопался в районе села Поповка, это чуть севернее Миргорода, Ромодана и южнее Лохвица, что западнее Харькова (320 км). Здесь на следующее утро и прошло наше боевое крещение.

Справа и слева от нас, днем и ночью, непрерывным потоком, организованно и хаотично, отступали наши части в сторону Харькова и Полтавы. Через сутки после прибытия наш полк принял первый бой с танками противника.

Видимо, вконец обнаглевший немец решил с ходу, массированным ударом, проскочить село, раскинувшееся на правобережье, форсировать речку и ринуться дальше на восток, перерезать дороги отступающим на Харьков со стороны Сум и Полтавы. Наш ответный удар был полной неожиданностью для немцев. Поте­ряв несколько танков, пришлось ему отступить - нужно полагать, на перегруп­пировку. Через сутки, когда уже ни справа, ни слева не стало движения отступаю­щих, не найдя штаба армии на получение очередного приказа, наше командование полка само сняло полк, вернее, то, что от него осталось, и двинулось вслед ухо­дящим войскам. Припоминаю некоторые пункты отхода - Опошня, Констан­тинова, Чугово, Ворки, Изюм, Красный Лиман и от него - на Миллерово. Ехали в основном по ночам, по проселочным дорогам, все основные магистрали немец бло­кировал. Каждый экипаж со своей техникой выходил фактически из окружения как мог. Только малыми группами удавалось незаметно проскочить многочисленные заграды автоматчиков. Тогда много погибло или попало в плен. Я, видимо, родился в рубашке, что удалось выбраться из этого ада...

Числящийся в разведвзводе при штабе полка, я сначала ехал в одной из ма­шин со штабистами. В одном из хуторов, перед рассветом, решили хоть часик переспать, все вошли в хату, где весь глиняный пол еще до нас кем-то был вы­стлан соломой. Представил, какая будет духота и блохи. Пошел я и лег под хату.

Вокруг тишина - июньская украинская ночь. Не услышал даже еще до восхода солнца бомбежку хутора и стрельбы из автоматов... При первой же бомбежке мои штабисты повскакали в свою машину, забыв обо мне, и, как передали мне потом очевидцы, где-то на околице хутора, прямым попаданием бомбы, с ней и теми, кто находился в ней, все было кончено... Я бросился искать еще кого-либо из нашего полка, кто на машине, но в хуторе найти уже не удалось, а без машины оттуда было не выбраться.

На мое счастье, в одной из балочек, в кустарнике, замаскировался один из наших «Виллисов» с орудием, расчетом во главе с помпотехом полка. Узнав о ги­бели штабистов, он сказал, что у них нет места, куда было бы можно посадить меня. Разве что на лафет пушки... С этого дня, почти до самого Дона, вся придо­рожная черноземная пыль из-под колес «Виллиса» и пушки была моя.

За Миллерово, до самого Дона, как таковых частей уже не оставалось - все было раздроблено, обособлено, каждый старался выходить из окружения, как и где мог: сунешься влево от какой-то перерезанной немцами дороги - там нем­цы, вправо - такое же состояние. Приходилось ночью по хуторам проскальзывать через немецкие заградотряды автоматчиков. Получалось так, что уже далеко впереди на востоке некоторые основные населенные пункты, города, городки уже были заняты немцами, а нам предстояло просочиться сквозь них...

Устав от переутомления, бессонницы, пыли, сидя на лафетах пушки, уже далеко от Миллерово, я на мгновение потерял сознание и тут же оказался под колесами пушки... На мое «счастье», я упал не вдоль дороги, а поперек, колесо про­катилось по району голени обеих ног... видимо, спасла мои ноги еще и какая-то кочка - бугорок на дороге - колесо не всей своей тяжестью прокатилось по но­гам, но недели полторы или даже больше я был не в состоянии даже встать на них. В первые дни совершенно было непонятно, что с ними, целы ли кости. Через полчаса обе распухли - пришлось разрезать голенище сапог и наложить шины, оставив в обмотках. Можете себе представить переживания человека, юноши 18 лет, еще необстрелянного, попавшего в водоворот гибели наших войск и от­ступления, плюс ко всему в мгновение ока оказавшегося совершенно беспомощ­ным, с перебитыми ногами!

Врача до самого Дона так и не попалось, да и не до этого всем было. Главное было - выходить из окружения, спастись от плена и неизвестности... (Нужно сказать, большой контингент военнослужащих украинцев оставался или вы­нужден был уходить в свои родные места, многие из них потом были на службе у гитлеровцев, пополняли отряды власовцев, бандеровцев, бульбовцев, полицаев и других банд, с которыми приходилось потом бороться чуть ли не до 1950 года на Западной Украине.) Страшно было смотреть, когда проезжали через какой-нибудь городок с нашим госпиталем - больные, раненые, некоторые на костылях, умоляли проезжавших мимо взять кого-нибудь из них... Все проезжали мимо и с переполненными машинами. Почти на каждой из машин на козырьках красовались крупные еще не стертые надписи: «Вперед на Запад!», «Разгромим зарвавшегося врага!»... Страшно было смотреть и до глубины души больно на отступающие на восток конные обозы беженцев, с детьми, со скарбом и с привязанными живот­ными... видеть, как безжалостно, когда кончались боеприпасы, немецкие летчики выпущенными колесами шасси буквально чуть ли не давили их, наводя невероят­ный ужас. С нами немец не решался так поступать: у каждого из нас было в руках какое-нибудь огнестрельное оружие, и выстрелы из карабина, на общее ликование окружающих, иногда достигали цели.

Из «Виллиса» выложили все, что можно было привязать к лафету и самой пушке, освободили место для меня. Старались проезжать как можно дальше от городов, над многими из них видели ночью дым и зарево. Наша цель была как можно скорее добраться до Дона - там, по слухам, на левобережье образовали заградоборону из наших частей.

Когда поздно ночью подъехали, наконец, к станице (не могу точно вспом­нить, или Николаевская, или Константиновская), где значилась последняя до Ростов-Дона паромная переправа, ее не успели еще занять немцы. А утром, когда в предрассветных сумерках отошел первый паром, тут же появились немецкие бомбардировщики и началась бомбежка парома и всей станицы, где за ночь скопи­лось невероятное количество машин, техники, повозок, беженцев, пехоты.

Мы поняли, что нам тут ничего не светит, и ринулись вниз по течению Дона к Ростову. Помпотех на карте обнаружил недалеко по пути какой-то рыбозавод. Там обнаружили бобины канатов, пустые бочки, разобрали сарай и из подручных средств соорудили небольшой паром-катамаран, чтобы только поместились на нем пушка и машина. Один из нас сумел переплыть довольно быстрый в этом месте Дон с небольшим плотиком и концом каната... Течением отнесло далеко, пришлось возвращаться по тому берегу. Закрепили канат за громадную ольху и в сумерках удачно переправились на ту сторону Дона. Никаких заградотрядов не видели, не встретили. Ринулись было на Батайск, но по дороге узнали, что там уже немцы. Откорректировались по степным дорогам и рванули просто по степи в направлении на Маныч и Сальск, а затем через часть калмыцкой территории по направлению на Армавир, стараясь не заезжать в большие населенные пункты. Когда с севера стали подъезжать к Армавиру - весь город пылал, в зареве пожаров от взрывов. Опять повернули в степь без дорог. Нужно отметить, что тягач «Виллис» - это удивительно мощная и очень скоростная машина, со всеми че­тырьмя ведущими, способная преодолевать самые трудные дороги и немыслимые для других машин углы уклонов на подъем. После войны наши на ее основе стали выпускать своих «козлов», но это было уже далеко не то...

Скоро мы проскочили где-то южнее Ставрополя, Сальские степи остались позади, и вышли к северу - к Минводам, Пятигорску, Ессентукам. Не заезжая в них, ринулись на Нальчик, единственный на нашем пути город, где мы проехали по центральной улице. Здесь немца еще не было. Дальше - путь к Тереку, к Эльхотовским воротам, далее - вверх по Тереку к Беслану, и конечным итогом нашего марафона стал город, как он тогда именовался, Орджоникидзе.

Орджоникидзе был важнейшим стратегическим объектом. Отсюда начина­ется единственная дорога (Военно-Грузинская дорога) в Закавказье. Это Грузия, Азербайджан, Баку, Батуми... выход к богатым нефтяным месторождениям, вы­ход к Черному и Каспийскому морям, в районы Средней Азии Советского Союза, Ближний и Средний Восток. Видимо, Гитлер так и рассчитывал, раз не получилось с ходу взять Москву, направить основные удары в южном направлении - на Ста­линград и юг в Закавказье, отрезать центральную часть России от стратегиче­ских ресурсов юга, очередным ударом, после взятия Сталинграда, вдоль течения Волги отрезать от Москвы последние стратегические резервы Урала и Сибири. Орджоникидзе - его оборона: отстоять город, не пустить немцев в Закавказье; задача стояла не менее весомая, как и Сталинградская - не пустить врага за Волгу! Так же, как и в Сталинграде, звучал приказ: «Ни шагу назад!» Да его и не­возможно, даже при желании, было сделать - за спиной только неприступные, непроходимые горы.

Надо отдать должное нашему командованию - в кратчайшие сроки сумели перегруппировать дошедшие сюда материальные и людские резервы, организо­вать оборону. От нашего 1182-го ЛАП сюда дошло только одно орудие и два «Вил­лиса»... На одном ехал начальник штаба Виллинский, на другом - помпотех полка. Знамени части не сохранилось. Виллинский сразу же получил назначение в 68-й ТАП (тоже лишь частично сохранившийся) под командованием Дольста. Я, как ря­довой, должен был быть направлен в какую-то другую часть, но Виллинский сумел меня, как специалиста, забрать с собой. (Через некоторое время выяснилось, что у моей новой части тоже нет знамени, но об этом молчали - по слухам, группа, выходящая со знаменем полка, вынуждена была отклониться к северу после пере­хода Дона и выходила в направлении Сталинграда. Действительно, вскоре знамя части по Волге и Каспию было переправлено в Закавказье, а оттуда, по Военно- Грузинской дороге, в Орджоникидзе - в нашу часть. Не случись этого, наш полк был бы расформирован.) Очень оперативно 68-му ТАП было приказано занять оборонительные рубежи на территории нефтяных месторождений в районе Малгобека (Чечня) - на основных магистралях от Грозного на Орджоникидзе на Сунженском хребте. Нашим батареям и соседним частям удалось отразить все массированные танковые атаки генерала Клейста. Его армады много раз от Те­река и Грозного пытались прорваться к Эльхотовским воротам через Сунженский хребет. А слева от течения Терека танковыми атаками немцы пытались взять Орджоникидзе со стороны Нальчика. Зенитчикам приходилось снимать какие-то детали, чтобы зенитными орудиями бить по танкам прямой наводкой! Такого в военной истории до сих пор не встречалось...

К осени 1942-го все атаки немцев захлебнулись. Через Новороссийск им тоже не удалось попасть в Закавказье. А к Новому году и мы, и немцы уже стояли в тихой обороне, временами обмениваясь различными перестрелками.

«За оборону Кавказа» я был награжден одноименной медалью, но вручали ее только в 1945 году, после победы над Германией. Колодочки этой медали за все эти 60 лет, кроме ветеранов нашей бригады, я больше ни у кого не встречал...

С марта 1945 года перешли в наступление, освобождали республики Север­ного Кавказа, тот же Нальчик, Черкесск, Минводы, Ессентуки, Пятигорск, Армавир, практически всю Кубань, включая плавни на берегу Таманского залива Азовского моря. По пути на Крым освободили Харьков, Мелитополь. В Крыму на плацдар­ме, восточнее Перекопа, на острове Чурюк (Азовское море, западная часть за­лива Сиваш) располагались наши батареи. Немецкие самолеты непрерывно бом­били понтонную переправу. Наш полк поддерживал плацдарм советских войск своим огнем.

В конце марта отправили наш полк в район Ейска, к берегу Азовского моря, на отдых и для отражения атак немцев с моря, со стороны Мариуполя и Ростова. Пока до конца года наши освобождали Ростов, Таганрог, подошли к Крыму и на­чали захватывать Северо-Крымский плацдарм, недалеко от Перекопа, наш 68-й, уже Гвардейский Краснознаменный, ТАП резерва Главного командования переба­зировали к захваченному Северо-Крымскому плацдарму. Батареи расположились на большом острове Чурюк. Оттуда хорошо было видно, как немец беспрерывно бомбил наши понтонные переправы на Крымский плацдарм... Когда сопротивле­ние немцев преодолели и открылись перспективы скорого освобождения Крыма, нас - опять в эшелон. Куда? Не знаем, но вскоре каждому выдали финки и стало ясно: в Финляндию. Доехали до Бологого, загнали на запаску - узнаём, что Фин­ляндия капитулировала. Стоим 2…4...6 суток... опять тронулись... снова на юг. Прибыли в Гомель. Небольшая перегруппировка: к нашему полку присоединили аналогичный 67-й ТАП, который освобождал Калинковичи, Бобруйск. Образовалась новая часть - 38-я Гвардейская Калинковичская Краснознаменная орденов Суво­рова артиллерийская бригада РГК. Уже в ее составе прошли все Пинские болота, освободили Пинск.

Очень, очень сложный и опасный, с боями, был маршрут. С нашей тяжелой техникой пришлось повозиться. Болота - непроходимые топи: чуть не рассчи­тал, на метр вправо или влево от полотна дороги - и пиши пропало! В Пинске не задерживались - сразу же вышли на Брест. В июле месяце 1944-го Брест был ос­вобожден. Приказом Верховного Главнокомандующего маршала Советского Союза товарища Сталина от 28 июля 1944 года мне, Гвардии ефрейтору Попову Влади­миру Александровичу, была объявлена БЛАГОДАРНОСТЬ, официально подписанная командиром части Пономаренко, за отличные боевые действия при овладении областным центром Советской Белоруссии - городом и крепостью Брест.

Дня два знакомились с городом... то есть с тем, что осталось от Брес­та. Снова в эшелон, опять на север, но уже на Псков, а там повернули на запад, в сторону Риги. Где-то на каком-то полустанке, ночью, нас сняли, и вскоре, вместе с наступающими частями, мы участвовали в освобождении Риги. Октябрь месяц был на исходе. Рига, еще не в осеннем убранстве, была хороша, окраины стояли не пострадавшими, только в центре кое-что... Немец особого сопротивления не оказал. Наши войска ударом с юга, вдоль границ с Восточной Пруссией, сумели от­резать и пришить к морю всю Курляндскую группировку, в уничтожении которой и мы принимали участие почти всю зиму с 1944 на 1945 год.

Еще не добили немцев в Прибалтике - нашу бригаду, уже дважды Краснознаменную, снова бросили на один из главнейших ударов. Конечная цель - Берлин. Под руководством и командованием одного из выдающихся полководцев Великой Отечественной войны маршала Жукова началась наша боевая жизнь. Южнее Варшавы, по течению Вислы, еще до Нового года был захвачен нашими войсками небольшой Сандомирский плацдарм. Уничтожить его, при всех попытках, немцу не удалось. Понимая, что этот плацдарм - ворота нашим войскам на Варшаву, им, немцам, пришлось построить почти шесть укрепленных полос в сторону Варша­вы. Чтобы прорвать оборону немцев, на каждом квадратном метре плацдарма собрали по боевому стволу. Немец в большом секрете готовил массированное контрнаступление, чтобы избавиться от этой язвы - плацдарма. Немецкое командование, как потом стало известно, сумело узнать о часе нашего наступления и решило всю мощь свою обрушить на нас на один час раньше... Жуков неожиданно для всех отдал приказ начать на два часа раньше запланированного, еще ночью и тоже с прожекторами - как потом он применил, уже в больших мас­штабах, при штурме Берлина. Нужно было видеть, что это такое!.. Представить такое невозможно... Эшелонированная оборона была сломлена и открыт путь к развернутому глобальному наступлению наших частей.

17 января 1945 года Варшава была освобождена. Наша часть проходила по центральной улице, город лежал в развалинах. После Варшавы - освобождение городов Польши: Сохачев, Скерневице, Лович, Лодзь, Кутно, Томашув, Гостынин, Ленчица, Лабишин...

Неожиданно нас повернули к северу, в полосу, где шел по Восточной Пруссии Рокоссовский. Участвовали в штурме городов Быдгощ (Бромберг), а в пределах Померании - Шёнланке, Лукатц-Крёйц, Вольденберг и Дражен.

4 марта участвовали в прорыве сильно укрепленной обороны восточнее города Штаргарда. 5 марта пали Штаргард, Наугард, Польцин. 7 марта взяли Голлнов, Штепенитц и Массов, на подступах к Штеттину. 30 марта был взят Альтдамм и ликвидирован сильно укрепленный плацдарм немцев на правом бе­регу реки Одер восточнее Штеттина. 25 апреля участвовали в прорыве сильно укрепленной и глубоко эшелонированной обороны немцев, прикрывавшей Берлин с востока, и участвовали в наступлении на Берлин. Наша бригада прошла по его северной части. Берлин еще не был окончательно взят, нас опять неожиданно сняли и бросили на запад, на Эльбу, - отрезать все возможности нашим союзни­кам, американцам и англичанам, прорваться к Берлину с запада, пока он не будет взят нашими войсками. Поставленную задачу мы выполнили. Только после полной капитуляции гитлеровской Германии американцы сумели вступить на занятую нами территорию, и то для братания в день победы 9 мая. Где-то южнее нашей дислокации на Эльбе, как потом стали говорить, американцы с англичанами танковым соединением пытались прорваться к Берлину. Г.К. Жуков приказал уничтожить это соединение союзников - потом извинился, что якобы принял ее за немецкую часть, брошенную на помощь последним защитникам Берлина... Сколько тут правды, ни в те годы, ни сейчас никто не знает. Но судя по приказу нашим частям... И вообще, Жуков с теми частями, которыми располагал свободно, мог освободить оставшиеся государства Западной Европы.

Вскоре передислоцировали нашу бригаду под г. Потсдам. Начались два года службы в составе оккупационных войск Советского Союза в Восточной Герма­нии. Демобилизовали из армии только тех, кто имел «на гражданке» техниче­ские специальности. Нужно было восстанавливать разрушенное народное хозяй­ство страны. Мне и таким, как я, с незаконченным средним, об этом нечего было и мечтать, а в армии оставаться не хотелось. Мечтал о поступлении в архитек­турный институт.

Осенью 1946 года дали отпуск на две недели домой, в Боровск. Мои все были живы, и отец вернулся с фронта! Зашел в родную школу - мой дорогой сотоварищ Оленчиков, сын директора школы, так и не вернулся с войны... Но директор меня и обрадовала: по решению педсовета мне решили выдать аттестат зрелости об окончании десятого класса. Все-таки я проучился там почти половину. Отметки оказались по всем дисциплинам пятерки, кроме одной - по русскому языку «четыре». Это справедливо. Я с ним никогда (да и до сих пор) не был в ладах. Ведь я начал учиться на Украине, в украинской школе. После приезда в Россию два года сидел в одном классе и только через несколько лет с трудом избавился от на­писания некоторых букв...

По возвращении в часть в Потсдам, где в окрестностях бывшего военного городка дислоцировалась наша бригада в составе артдивизии, я, гвардии ефрей­тор, продолжал работать на офицерской должности - зав. секретной частью артдивизии и, в очередной раз, чуть не получил офицерские погоны. От них я избавлялся уже не один раз, работая в штабе еще до завершения войны. Только думал и мечтал о демобилизации, о поступлении учиться - и опять!.. Выдумав себе очень «модную» по тем временам болезнь, госпитализировался в Потсдам, где и остался служить. Демобилизовался уже из эвакогоспиталя 1154.

 

 

 

 

Материал использован из издания: Владимир Попов. Каллиграфия. Альбом-каталог / авт.-сост. Л.Н. Донина. — Казань: Заман, 2019. — 400 с.: илл.

 

Заказать экскурсию


Список экскурсий смотреть >>>